Жозе Сарамаго - [Про]зрение

Светлые, а также возвышенные моменты имеют один, но чрезвычайно существенный недостаток – им отпущен очень краткий срок, о чем можно было бы в силу очевидности даже и не упоминать, если бы дело не осложнялось сопутствующим неприятным обстоятельством, заключается же оно в полнейшей неопределенности того, как нам быть и что делать дальше. Впрочем, это затруднение легко сводится на нет в тех случаях, когда имеется у нас министр внутренних дел. Не успел еще кабинет снова рассесться по своим местам, не успел еще министр общественных работ и культуры утереть непрошеную слезу, как министр внутренних дел поднял руку и попросил слова. Пожалуйста, сказал премьер. Как метко выразился господин президент, бывают в жизни политика светлые и возвышенные моменты, и нам с вами выпало счастье своими глазами наблюдать два таких момента – мы слышали благодарственные слова главы нашего государства и речь нашего премьера о новой стратегии, которая была единодушно поддержана всеми присутствующими и по поводу которой я намерен высказаться – не за тем, разумеется, чтобы умерить вызванное ею восхищение, боже упаси, но для того, чтобы в меру моих скромных сил развить и расширить некоторые ее положения, так, например, наш уважаемый премьер сказал, что не следует ожидать результатов уже через двадцать четыре часа, но что он не сомневается – результаты эти появятся еще до того, как минут первые двадцать четыре дня, и я при всем моем уважении должен сказать, что ждать так долго нельзя, не такое сейчас в стране положение, мы и двадцати дней ждать не можем, и пятнадцати, и даже десяти нам не отпущено, в монолите нашей государственности образовались бреши, величественное здание ее ходит ходуном и содрогается, и в любой момент можно ждать обрушения. Может быть, предложите что-либо конкретное или так и будете руинами пугать, спросил премьер. Предложу, бесстрастно отвечал министр, как бы не замечая сарказма. Ну, в таком случае сделайте одолжение, просветите нас. Прежде всего хочу особо подчеркнуть, что не ставлю перед собой иной цели, кроме как дополнить, кое-что прибавить к тому, что было сказано и всеми одобрено, это не поправки и не критика и не стремление улучшить, а просто нечто иное, и это, надеюсь, привлечет ваше благосклонное внимание. Может быть, вы перестанете ходить вокруг и около, приступите наконец к делу и скажете, что вы предлагаете. Я, господин премьер-министр, предлагаю нанести стремительный удар с воздуха, силами наших вертолетов. Только не говорите, что решили бомбить столицу. Вот именно, бомбить, бомбить бумагами. Бумагами. Точно так, перечисляю в порядке убывания, от более важного к менее – надо сбросить на город подписанное господином президентом обращение к жителям, затем – серию кратких и высокоэффективных прокламаций, имеющих целью подготовить умы к восприятию того, что гарантированно потребует большего времени, то есть обработки общественного мнения газетами, телевидением – СМИ должны будут напомнить о тех временах, когда мы были слепы, очерки и рассказы наших писателей, и, кстати, прошу учесть, что мое ведомство располагает собственной, отлично подготовленной командой специалистов, потому что литераторам удается убеждать, насколько я понял, лишь ценой значительных усилий и на краткий срок. Задумка превосходная, перебил президент, однако я должен буду одобрить и завизировать текст либо внести в него изменения, какие сочту нужным, но в любом случае, повторяю, идея хороша, а хороша она еще и тем, что чрезвычайно правильна в политическом отношении, ибо выдвигает президента в первый ряд, на передовую, так сказать, очень, очень удачная мысль. Одобрительный шумок, возникший за столом, дал понять премьеру, что этот раунд министр внутренних дел выиграл. Что ж, так тому и быть, отдайте необходимые распоряжения, сказал он вслух, а мысленно поставил правительству очередную жирную единицу за поведение.

Успокоительной идее насчет того, что рано или поздно и скорее даже рано, чем поздно, судьба непременно сокрушит гордыню, нашлось громовое подтверждение в виде унизительного оскорбления, нанесенного министру внутренних дел, который, уверовав было, что сумел все же вырвать победу в кулачном бою с премьером, вдруг обнаружил, что его планы пошли прахом, если не куда подальше, и все из-за вмешательства небес, внезапно, в последнюю минуту сыгравших на руку противнику. Последние, равно как, впрочем, и первые выводы, сделанные самыми чуткими и вдумчивыми аналитиками, возлагали всю вину на президента республики, промедлившего с одобрением манифеста, который за его подписью должен был сбрасываться с вертолетов для укрепления морального духа горожан. Три дня, последовавшие за памятным заседанием кабинета министров, небосвод представал миру в цельнокроеном великолепии лазурного наряда, который сидел как влитой, нигде не морщил и не собирался в складки, и эта объяснявшаяся безветрием гладкость была идеальна, чтобы разбросать с поднебесья бумажки и глядеть потом, как кружатся они, и, уподобясь эльфам, танцуют в воздухе, а потом подбираются теми ли, кто проходил по улице, или же на улицу эту выскочил, влекомый желанием узнать, какие там новости или распоряжения с неба на нас упали. И три дня, таких погожих, таких гожих для исполнения этой затеи, мыкался замусоленный манускрипт туда-сюда, из президентского дворца – в министерство внутренних дел и обратно, то обогащаясь новыми положениями, то оттачиваясь в формулировках, то набирая весу в аргументах, и поверх зачеркнутых слов вписывались другие, тотчас претерпевавшие ту же злую участь, и фразы не вязались с теми, которым предшествовали, и противоречили тем, за которыми следовали, и сколько же извели чернил, сколько перемарали бумаги, и вот, значит, что это такое – муки творчества, слава богу, наконец-то узнали. На четвертый день небо, прискучив ожиданием и увидев, наверно, что внизу никак не мычат и более того – не телятся, решило задернуться с утра пораньше плотным пологом темных, грузных туч из разряда тех, что грозят дождем и угрозу свою приводят в исполнение. И в последний предполуденный час швырнуло пригоршню разрозненных капель, и заморосил, то прекращаясь, то вновь принимаясь, нудный дождичек, вопреки угрожающим тучам не суливший вроде бы ничего серьезного. Этот дождик-дождик-перестань продолжался еще часа два-три, а потом вдруг, без малейшего предупреждения, словно надоело притворяться и изображать чувства, которых нет, сменился настоящим, упорным, непрестанным, сильным, хоть и не яростным, из разряда тех, что способны лить неделю кряду и обычно приносят такую пользу сельскому хозяйству. Но не министерству внутренних дел. Даже если предположить, что командование военно-воздушными силами разрешит вертолетам подняться в воздух, что уже само по себе весьма проблематично, сбрасывать в такую погоду бумажки – это уж совсем себя не уважать, и не только потому, что народу на улицах – всего ничего, а который есть, занят по большей части стараниями вымокнуть как можно меньше, а и потому, что шлепнется президентский указ в грязь или – куда это годится – будет всосан в ненасытимую утробу водостоков, размолот в кашу автомобилями, обдающими потоками воды из-под колес, ибо истинно, истинно говорю вам – только самый пламенный поборник законности и порядка, радетель чинопочитания станет наклоняться и доставать из мерзкой жижи откровение насчет сходства, существующего меж всеобщей слепотой, что была четыре года назад, и слепотой нынешней, носящей, извините за каламбур, более избирательный характер. И горько, как же горько было министру внутренних дел в бессилии смотреть, как под предлогом безотлагательной национальной надобы премьер-министр, вырвав у президента согласование, запустил маховик СМИ, и все они, средства эти – печать, радио, телевидение – причем как дружественные, так и конкурирующие, взялись убеждать население столицы в том, что оно, к прискорбию, вновь ослепло. Когда же несколько дней спустя дождь прекратился и небеса опять оделись синевой, только благодаря настойчивому, а под конец – даже и раздраженному вмешательству президента удалось добиться исполнения хотя бы первой части программы: Дорогой мой премьер, сказал глава республики, заметьте, что я не отказываюсь и впредь не намерен отказываться от решений, принятых кабинетом министров, но тем не менее считаю нужным обратиться к народу лично. Я, господин президент, считаю это излишним, меры по разъяснению ситуации уже приняты и вскорости должны принести свои плоды. Даже если эти ваши плоды появятся уже завтра, я настаиваю, что мое обращение к народу должно предшествовать им. Завтра, как я понимаю, это все же фигура речи. Тем лучше, если фигура, но обращение над городом разбросайте. Господин президент, вы считаете, что. Я хочу вас предупредить, что если не сделаете, будете отвечать за потерю доверия личного и политического, которое некогда сразу установилось между нами. А я позволю себе напомнить, что по-прежнему обладаю абсолютным большинством в парламенте, и утрата доверия, которой вы мне угрожаете, носит чисто личный характер и политического резонанса не получит. Еще как получит, если я объявлю в парламенте, что слово президента страны было урезано премьер-министром. Господин президент, прошу вас, ведь это же неправда. Правда в той степени, чтобы произнести это в парламенте или вне его. Разбросаем сейчас манифест. Манифест и все прочее. Я хотел сказать, разбросаем сейчас манифест – докажем, что власть чрезмерно разболталась, в том смысле, что чересчур много болтает. Это по-вашему так, а по-моему – иначе. Господин президент. Если вы называете меня президентом, то, вероятно, признаете меня в качестве такового, ну и, стало быть, выполняйте мои приказы. Вы настаиваете. Настаиваю, настаиваю, и, говоря вашим языком, берегитесь, чтобы настой не вышел чересчур концентрированным, потому что мне надоело наблюдать, как вы бодаетесь с министром внутренних дел, если он вас не удовлетворяет, снимите его с должности, а не хотите или не можете, смиритесь, ибо я убежден, что если бы идея манифеста, подписанного президентом, родилась в вашей голове, вы, вероятно, нашли бы способ сообщить о ней лично. Это несправедливо, господин президент. Очень может быть, я и не отрицаю, все мы издерганы, все потеряли душевное спокойствие, вот и говорим то, чего сказать не хотим и, может быть, даже не думаем. Тогда сочтем инцидент исчерпанным. Именно так, сочтем, но чтобы завтра утром вертолеты были в воздухе. Слушаюсь, господин президент.